Лунный камень [текст оригинала] - Страница 132

132

— Никогда в жизни.

— Не были ли расстроены ваши нервы в прошлом году в это время? Не чувствовали ли вы особенного беспокойства и раздражительности?

— Действительно, чувствовал.

— Вы спали дурно?

— Очень дурно. Много ночей напролет я провел без сна.

— Не была ночь после рождения мисс Вериндер исключением? Постарайтесь припомнить, хорошо ли вы тогда спали.

— Помню очень хорошо. Я спал прекрепко.

Он выпустил мою руку так же внезапно, как взял ее, и взглянул на меня с видом человека, у которого исчезло последнее тяготившее его сомнение.

— Это замечательный день в вашей жизни и в моей! — сказал он с глубоким убеждением. — В одном я совершенно уверен, мистер Блэк: я теперь знаю, что мистер Канди хотел вам сказать сегодня; это находится в моих записках. Подождите, это еще не все. Я твердо уверен, что могу доказать, что вы поступили бессознательно, когда вошли в комнату и взяли алмаз. Дайте мне только время подумать и расспросить вас. Кажется, доказательство вашей невиновности в моих руках!

— Объяснитесь, ради бога! Что вы хотите этим сказать?

Захваченные нашим разговором, мы сделали несколько шагов, сами того не замечая, и оставили за собой чахлые деревья, за которыми нас не было видно. Прежде чем Эзра Дженнингс успел мне ответить, его окликнул с большой дороги человек, сильно взволнованный и, очевидно, его поджидавший.

— Я иду, — крикнул он ему в ответ, — иду сейчас! Очень серьезный больной, меня ждут в деревне, — обратился он ко мне. — Мне бы следовало там быть с полчаса назад; я должен немедленно идти туда. Через два часа приходите опять к мистеру Канди; даю вам слово, что я буду тогда совершенно в вашем распоряжении.

— Как могу я ждать! — воскликнул я нетерпеливо. — Разве не можете вы успокоить меня одним словом перед тем, как мы разойдемся?

— Дело слишком важно, чтобы его можно было пояснить второпях, мистер Блэк. Я не по своей прихоти испытываю ваше терпение; напротив, я сделал бы ожидание только еще тягостнее для вас, если бы попробовал облегчить его теперь. До свидания во Фризинголле, сэр, через два часа!

Человек, стоявший на большой дороге, опять окликнул его. Он поспешно удалился и оставил меня одного.

Глава X

Как томительная неизвестность, на которую я был осужден, подействовала бы на другого на моем месте, сказать не берусь. Двухчасовая пытка ожидания отразилась на мне следующим образом: я чувствовал себя физически неспособным оставаться на одном месте и нравственно неспособным говорить с кем бы то ни было, пока не узнаю все, что хотел мне сказать Эзра Дженнингс.

В подобном настроении духа я не только раздумал навещать миссис Эблуайт, но не захотел встречаться даже с Габриэлем Беттереджем.

Возвратившись во Фризинголл, я оставил ему записку, в которой сообщал, что неожиданно отозван, но вернусь непременно к трем часам пополудни. Я просил его потребовать себе обед в обычный свой час и чем-нибудь занять до тех пор свое время. В городе у него была пропасть приятелей, — я это знал, — стало быть, ему будет нетрудно чем-нибудь заполнить немногие часы до моего возвращения в отель.

Сделав это, я опять вышел из города и стал блуждать по вересковым равнинам, окружающим Фризинголл, пока часы не сказали мне, что пришло наконец время вернуться в дом мистера Канди.

Эзра Дженнингс уже ожидал меня. Он сидел один в маленькой комнатке, стеклянная дверь из которой вела в аптеку. На стенах, выкрашенных желтой краской, висели цветные диаграммы, изображающие отвратительные опустошения, какие производят различные страшные болезни. Книжный шкаф, наполненный медицинскими сочинениями в потемневших переплетах, на котором вместо обычного бюста красовался череп; большой сосновый стол, весь в чернильных пятнах; деревянные стулья, какие встречаются в кухнях и коттеджах; истертый шерстяной коврик посредине пола; кран для воды с раковиной и водосточной трубой, грубо вделанной в стену, невольно возбуждающий мысль о страшных хирургических операциях, — вот из чего состояла меблировка комнаты. Пчелы жужжали между горшками цветов, выставленными за окно, птицы пели в саду, из соседнего дома иногда долетало слабое бренчание расстроенного фортепьяно.

Во всяком другом месте эти обыденные звуки приятно сообщали бы про обыденный мир за стенами; но сюда они вторгались как нарушители тишины, которую ничто, кроме человеческого страдания, не имело права нарушить. Я взглянул на ящик красного дерева с хирургическими инструментами и громадный сверток корпии, которые занимали особые места на полке книжного шкафа, и содрогнулся при мысли о звуках, обычных для комнаты Эзры Дженнингса.

— Я не прошу у вас извинения, мистер Блэк, что принимаю вас в этой комнате, — сказал он. — Она единственная во всем доме, где в это время дня мы можем быть уверены, что нас не потревожат. Вот лежат мои бумаги, приготовленные для вас; а тут две книги, к которым мы будем иметь случай обратиться, прежде чем кончим наш разговор. Придвиньтесь к столу и давайте посмотрим все это вместе.

Я придвинул к нему свой стул, и он подал мне записки. Это были два больших листа бумаги. На первом были написаны слова с большими промежутками. Второй был весь исписан сверху донизу черными и красными чернилами. В том тревожном состоянии любопытства, в каком я в эту минуту находился, я с отчаянием отложил в сторону второй лист.

— Сжальтесь надо мной! — вскричал я. — Скажите, чего мне ждать, прежде чем я примусь за чтение?

132