Лунный камень [текст оригинала] - Страница 131

131

Он опять остановился. Я взглянул на него, но он не поднимал глаз. Все существо его, казалось, поглощено мучительным воспоминанием и усилием говорить.

— Многое мог бы я сказать, — продолжал он, — о безбожном обращении со мной моих близких и беспощадной вражде, жертвой которой я пал. Но зло сделано и непоправимо. Я не хочу ни докучать вам, сэр, ни расстраивать вас. При начале моей карьеры в этой стране низкая клевета, о которой я упомянул, поразила меня раз и навсегда. Я отказался от всякого успеха в своей профессии — неизвестность осталась мне теперь единственной надеждой на счастье. Я расстался с той, которую любил, — мог ли я осудить ее разделять мой позор? В одном из отдаленных уголков Англии открылось место помощника доктора. Я получил его. Оно мне обещало спокойствие, обещало неизвестность; так думалось мне. Я ошибся. Дурная молва с помощью времени и случая растет, ширится и заходит далеко. Обвинение, от которого я бежал, последовало за мной. Меня предупредили вовремя. Мне удалось уйти с места добровольно, с рекомендациями, мной заслуженными. Они доставили мне другое место, в другом отдаленном уголке. Прошло некоторое время, и клевета, убийственная для моей чести, опять отыскала мое убежище. На этот раз я не был предупрежден. Мой хозяин сказал мне:

«Я ничего не имею против вас, мистер Дженнингс, но вы должны оправдаться или оставить мой дом».

Выбора мне не оставалось. Я должен был уйти. Не к чему распространяться о том, что я вынес после этого. Мне только сорок лет. Посмотрите на мое лицо, и пусть оно вам скажет за меня о пережитых мучительных годах. Судьба наконец привела меня в эти края: мистер Канди нуждался в помощнике. По вопросу о моих способностях я сослался на последнего моего патрона. По вопросу о рекомендациях я рассказал ему то же, что сказал вам, и еще более. Я предупредил его о тех трудностях, какие возникнут даже в том случае, если он мне поверит. «Здесь, как и везде, — сказал я ему, — я пренебрегаю постыдной уверткой жить под чужим именем; во Фризинголле я огражден не более, чем в других местах, от тучи, которая преследует меня, куда бы я ни укрылся».

«Я ничего не делаю наполовину, — ответил он мне. — Я верю вам и жалею вас. Если вы готовы пойти на любой риск, то и я готов рисковать с вами»,

— Господь да благословит его! Он дал мне приют, он мне дал занятие, он доставил мне спокойствие души, и я убежден, — уже несколько месяцев, как это убеждение появилось у меня, — что теперь не случится ничего, что заставило бы его в том раскаиваться.

— Клевета утихла? — спросил я.

— Она деятельнее прежнего. Но, когда она доберется сюда, будет уже поздно.

— Вы уедете заранее?

— Нет, мистер Блэк, меня не будет более в живых. Десять лет я страдаю неизлечимой болезнью. Не скрою от вас, я давно дал бы ей убить себя, если бы не одна последняя связь с жизнью. Я хочу обеспечить особу… очень мне дорогую… которую я никогда не увижу более. То немногое, что мне досталось от родителей, не может спасти ее от зависимости. Надежда прожить столько времени, чтобы довести эту сумму до известной цифры, побуждала меня бороться против болезни облегчающими средствами, какие только я мог придумать. Действительным оказался один опиум. Этому всесильному болеутоляющему я обязан отсрочкой моего смертного приговора на много лет. Но и благодетельные свойства опиума имеют свои границы. Так как болезнь усиливалась, то я незаметно стал злоупотреблять опиумом. Теперь я за это расплачиваюсь. Вся моя нервная система расшатана; ночи мои исполнены жестоких мук. Конец уже недалек. Пусть он приходит: я жил и трудился не напрасно. Небольшая сумма почти собрана, и я имею возможность ее пополнить, если последний запас жизненных сил истощится ранее, чем я предполагаю… Не понимаю сам, почему я рассказываю вам это! Не думаю, что я так низок, что стараюсь возбудить в вас жалость к себе. Быть может, вы скорее поверите мне, если узнаете, что, заговорив с вами, я твердо был уверен в моей скорой смерти. Что вы внушили мне сочувствие, мистер Блэк, скрывать не хочу. Потеря памяти моего бедного друга послужила мне средством для попытки сблизиться с вами. Я рассчитывал на любопытство, которое могло быть возбуждено в вас тем, что он хотел вам сказать, и на возможность с моей стороны удовлетворить это любопытство. Разве нет для меня извинения, что я навязался вам таким образом? Может быть, и есть. Человек, который жил подобно мне, имеет свои горькие минуты, когда размышляет о человеческой судьбе.

У вас молодость, здоровье, богатство, положение в свете, надежды на будущее, — вы и люди, подобные вам, показывают мне солнечную сторону жизни и мирят меня с этим светом, перед тем как я расстанусь с ним навсегда. Чем бы ни кончился наш разговор, я не забуду, что вы оказали мне снисхождение, согласившись на него. Теперь от вас зависит, сэр, сказать мне то, что вы намерены были сказать, или — пожелать мне доброго утра.

У меня был только один ответ на этот призыв. Не колеблясь ни минуты, я рассказал ему все так же откровенно, как высказал на этих страницах.

Он вскочил на ноги и смотрел на меня, едва переводя дыхание от напряженного внимания, когда я дошел до главного места в моем рассказе.

— Нельзя сомневаться, что я вошел в комнату, — говорил я, — нельзя сомневаться, что я взял алмаз. И на эти два неопровержимых факта я могу сказать только, что сделал я это — если сделал! —совершенно бессознательно.

Эзра Дженнингс вдруг схватил меня за руку.

— Стойте! — вскричал он. — Вы мне сказали более, чем предполагаете. Случалось ли вам когда-нибудь принимать опиум?

131