Лунный камень [текст оригинала] - Страница 26

— В хирургической академии получено несколько замечательных скелетов, — сказал мистер Канди через стол своим громким, веселым голосом. — Я очень советую профессору, сударыня, посмотреть их, когда у него найдется свободный часок.

Стало так тихо, что можно было бы услышать, как падает булавка. Гости (из уважения к памяти профессора) сидели в гробовом молчании. Я в это время стоял за стулом миссис Тридголл, потчуя ее рейнвейном. Она опустила голову и проговорила тихим голосом:

— Мой возлюбленный супруг скончался.

К несчастью, мистер Канди не услыхал ее слов и, нисколько не подозревая истины, продолжал через стол еще громче и вежливее прежнего:

— Может быть, профессору неизвестно, что с карточкой члена академии он может бывать там каждый день, кроме воскресенья, от десяти до четырех часов?

Мисс Тридголл уткнула лицо в кружева на груди и повторила еще тише торжественные слова:

— Мой возлюбленный супруг скончался!

Я мигал мистеру Канди через стол. Мисс Рэчел толкала его под руку. Миледи бросала на него невыразимые взгляды. Совершенно бесполезно!

Он продолжал с добродушием, которого никак нельзя было остановить:

— Я был бы очень рад послать профессору мою карточку, если вы сообщите мне его адрес.

— Его адрес, сэр, — могила! — сказала миссис Тридголл, вдруг выйдя из терпения и заговорив с такой яростью, что рюмки забренчали. — Профессор скончался десять лет назад!

— Господи! — сказал мистер Канди.

Исключая тараторок, которые захохотали, такое уныние распространилось во всем обществе, будто все готовы были убраться вслед за профессором и, подобно ему, взывать из могилы.

Но довольно о мистере Канди. Остальные гости вели себя так же неподобающе, как и доктор. Когда им следовало говорить, они не говорили, а когда заговаривали, то все невпопад. Мистер Годфри, обычно столь красноречивый на трибуне, решительно не желал проявлять себя в частном обществе. Сердит он был или сконфужен после своего поражения в цветнике, я сказать не могу. Он приберегал все свое красноречие для ушей сидевшей с ним рядом дамы, члена нашей семьи. Она была участницей его комитета, особой весьма достойной, с торчащими ключицами и с большим пристрастием к шампанскому, — как вы понимаете, она любила его сухим и в большом количестве.

Я стоял за их спиной возле буфета и могу засвидетельствовать, что общество лишилось очень назидательного разговора, который я слушал, откупоривая пробки, разрезая баранину и прочее, и прочее. Что именно говорили они о благотворительных делах, я не слышал. Но, когда я начал прислушиваться к ним, они уже давно перестали рассуждать о женщинах, разрешающихся от бремени, и о женщинах, спасаемых от бедности, и перешли к более серьезным предметам. Религия (как я понял из их слов, откупоривая пробки и разрезая мясо) означает любовь. А любовь означает религию. А земля была небом несколько обветшалым. А небо было землей, несколько подновленной. На земле живут довольно порочные люди, но зато, искупая это, на небе все женщины будут членами обширного комитета, где никто никогда не ссорится, а мужчины, в виде ангелов-распорядителей, будут исполнять веления женщин. Прелестно! Прелестно! Но почему же мистер Годфри лишил остальное общество такой интересной беседы?

Вы, может быть, думаете, что мистер Фрэнклин постарался расшевелить общество и сделать вечер приятным? Ничуть не бывало! Он совершенно оправился и был в самом веселом расположении духа; я подозреваю, что Пенелопа сообщила ему, как с мистером Годфри обошлись в цветнике. Но, о чем бы он ни заговаривал, в девяти случаях из десяти он выбирал неловкую тему или обращался не к тому, к кому следовало, и кончилось тем, что одних он оскорбил, других озадачил. Его заграничное воспитание — эти французская, немецкая и итальянская стороны его, о которых я упоминал выше, — обнаружилось самым неблагоприятным образом за гостеприимным столом миледи.

Что вы думаете, например, по поводу его рассуждения о том, как далеко может зайти замужняя женщина в своем расположении к постороннему мужчине? Все это он с французским остроумием растолковывал незамужней тетке фризинголлского викария! Что вы скажете, когда он, уклонившись в немецкую сторону, объявил одному из землевладельцев, великому авторитету по части скотоводства, говорившему о своей опытности в разведении быков, — что опытность, строго говоря, ничего не стоит и что надлежащий способ разводить быков состоит в том, чтобы углубиться в самого себя, развить идею образцового быка и таким способом произвести его на свет? И, наконец, какого вы мнения о следующем его выпаде: когда у депутата нашего графства, разгорячившегося за сыром и салатом по поводу распространения демократизма в Англии, вырвались следующие слова: «Если мы лишимся старинной защиты наших прав, мистер Блэк, что же у нас останется, позвольте вас спросить?» — мистер Фрэнклин ответил с итальянской точки зрения:

— У нас останутся три вещи, сэр: любовь, музыка и салат!

Мистер Фрэнклин не только привел все общество в ужас подобными выходками, но, когда английская сторона его вышла наконец наружу, он утратил свой заграничный лоск и, перейдя к разговору о медицинской профессии, так поднял на смех всех докторов, что умудрился взбесить маленького, добродушного мистера Канди.

Спор между ними начался с того, что мистер Фрэнклин принужден был сознаться, — я забыл, по какому поводу, — что в последнее время он страдает бессонницей.

Мистер Канди сказал ему на это, что его нервы расстроились и что он немедленно должен начать лечиться. Мистер Фрэнклин ответил, что лечиться и идти ощупью впотьмах — по его мнению, одно и то же. Мистер Канди, отвечая метким ударом, сказал, что сам мистер Фрэнклин ищет сна ощупью впотьмах и только медицина может помочь ему найти его. Мистер Фрэнклин, отражая удар, с своей стороны, сказал, что он часто слышал, как слепец водит слепца, а теперь в первый раз он узнал, что это значит. Таким образом, пререкались они резко и метко, и оба разгорячились; особенно мистер Канди до того вышел из себя, защищая свою профессию, что миледи была принуждена вмешаться и запретила продолжать спор. Этот вынужденный необходимостью приказ окончательно уничтожил веселость гостей. Разговор начинался еще время от времени то там, то сям минуты на две, но в нем недоставало ни жизни, ни огня. Сатана (или алмаз) властвовал над гостями, и все почувствовали облегчение, когда госпожа моя встала и подала дамам сигнал оставить мужчин за вином.